|
Елена Семёнова * *БЕЛЫЙ РЫЦАРЬ* Генерал Пётр Николаевич Врангель
Глава 8.
Оставленная всем миром обескровленная армия, боровшаяся не только за наше русское дело, но и за дело всего мира, оставляет родную землю. Мы идём на чужбину, идём не как нищие с протянутой рукой, а с высоко поднятой головой, в сознании выполненного до конца долга. Мы вправе требовать помощи от тех, за общее дело которых мы принесли столько жертв, от тех, кто своей свободой и самой жизнью обязан этим жертвам. П.Н. Врангель
Прощай, Родина! Теперь беженцами скитаемся мы по чужбине. Серо, однообразно, бесполезно тянутся день за днями. Глядим на гибель Родины, с горестью смотрим, как зарубежная Русь грызётся между собою, не для блага России, а за будущую, белее чем гадательную власть. (…) В активе общественные силы – все те же, увы, знакомые лица, алчущие сыграть роль, на которую они не способны. (…) А тем не менее – вопреки очевидности, вопреки здравому смыслу – верую… Россия будет! Н.Е. Врангель
Эвакуированная Русская Армия первоначально была размещена на трёх островах у побережья Турции: Лемнос, Чаталдже, Галлиполи… На северо-востоке абсолютно пустынного полуострова Галлиполи оказались 26596 военнослужащих со своими семьями. Голое поле под открытым небом – вот, что предстало их взору. О жизни русских беженцев на Галлиполи пишет Алексей Петрович Врангель: «Французы предоставили палатки, но не дали ни транспорта, ни инструментов – их заменили мускулы и изобретательность. Жильё напоминало стоянку каменного века: спали на голой земле, топили хворостом и принесёнными водой сучьями. Жили в темноте: французы не дали керосина. Из пустой консервной банки, фитиля и растопленного жира от консервов получалось нечто вроде древнеримского светильника. Те же консервные банки использовались в качестве посуды и для приготовления пищи. Мебели, разумеется, не было, тюфяки заменяли водоросли и ветки, стульями служили ящики, в которых доставлялись консервы. Рациона, установленного французами, хватало лишь, чтобы не умереть с голоду: 500 граммов хлеба, немного консервов – ни овощей, ни мяса. Чтобы предотвратить голод, командование корпуса из своих скудных ресурсов купило муку и открыло несколько пекарен. (…) Военные инженеры проявляли чудеса изобретательности. У них не было ни инструментов, ни материалов. Русская сметка, предприимчивость и воля помогли справиться с этими трудностями. (…) Перечень того, что они сделали, читается как сказка. Восстановлены разрушенные дома, проведена железная дорога от лагеря до города, и по ней доставлялось продовольствие. Построены и оборудованы бани, кухни, пекарни, больницы. Сооружена пристань для разгрузки помощи, восстановлен римский акведук, по которому вода поступала в город. (…) Галлиполи превратился в большую школу. Для не имевших начального образования были организованы курсы. Офицеры изучали тактику и стратегию. Издавалась газета, появился даже театр, где шли спектакли. (…) …В палатке соорудили церковь с самодельными иконами и алтарём, при изготовлении которых использовались всё те же консервные банки. Был организован прекрасный церковный хор…» Врангель в это время жил на яхте российского посольства «Лукулл». На ней он объезжал войска, встречавшие его восторженно. На острове Лемнос казаки, размещавшиеся там, после парада побежали за автомобилем главкома, а потом понесли его на руках… Этот период Павел Долгоруков в своих воспоминаниях назвал «вторым чудом Врангеля». «После крымского поражения, - писал князь, - он не выпустил вожжей из своих крепких рук и, увезя от большевиков до 150 тысяч людей военных и гражданских, сумел, вопреки мнению многих авторитетных военных, на чужой территории, против воли союзников «незаконно» сохранить армию, хотя и без оружия. И ему, побеждённому, повиновались и молились на него. Я видел, когда он через год, на транспортах в Константинополе, проходя своим быстрым шагом мимо выстроенных войск, перевозимых в Болгарию, здоровался с ними, у людей наворачивались слёзы. А он только быстро проходил. Но тогда они уже знали и поняли, что для них сделал этот узник союзников, не могший к ним даже ездить из Константинополя, ведший всё время из-за них тяжёлую, упорную борьбу с союзными властями». После парада на Галлиполи, где генерал Кутепов делал всё, чтобы сохранить армию, один из военных атташе заметил: «Нам говорили, что здесь толпа беженцев, а мы увидели армию». Но армии союзники видеть не желали и требовали её расформирования и сдачи оружия. Врангель отвечал категорическим отказом, считая армию залогом будущего России. В одном из последних приказов, изданных ещё в Севастополе, Главнокомандующий писал: «Верю, что настанет время, и Русская армия, сильная духом своих офицеров и солдат, возрастая, как снежный ком, покатится по родной земле, освобождая её от извергов, не знающих Бога и Отечества. Будущая Россия будет создана армией и флотом, одухотворёнными одной мыслью: «Родина – это всё». Надо сказать, что французы, оказавшие довольно значительную помощь русским беженцам, с лихвой компенсировали её, заполучив не только большое количество оружия, но все 126 российских кораблей, некоторые из которых ещё очень долго находились в составе французского флота. Теперь Франция требовала скорейшей ликвидации армии Врангеля. Врангель планировал переправить армию на территорию дружественных стран: Югославии и Болгарии, но для этого нужно было время, а союзники стремились как можно быстрее положить конец её существованию. Франция в ультимативной форме заявляла, что не признаёт больше существования Русской Армии и не считает генерала Врангеля её Главнокомандующим, что едва не вызвало восстания доведённых до предела галлиполийцев. Французы агитировали изгнанников вернуться на Родину, обещая амнистию, под гарантии французского правительства. Казаки с острова Лемнос поверили этим обещаниям. 5819 человек на двух кораблях отплыли в Россию. Их друзья поднялись на борт, чтобы проститься с ними, покинуть суда французы им уже не позволили… Вскоре один из кораблей вернётся в Константинополь, и в трюме обнаружится страшная нацарапанная надпись: «Друзья! Из 3500 казаков, прибывших в Одессу, 500 были расстреляны на месте, остальных отправили в лагеря и на каторгу. Казак Мороз из станицы Гнутовск, я не знаю, что меня ждёт». В Крыму в то время шли зверские расправы, в ходе коих было уничтожено 120 тысяч русских людей, среди которых старики, женщины, дети… Кости расстрелянных в те жуткие дни и сегодня вымывают из земли весенние дожди… Французские депутаты были возмущены поступком своего правительства. Справедливости ради, надо заметить, что многие государственные и военные деятели оказывали поддержку Врангелю. Французские корабли, проплывая мимо его яхты, отдавали положенные в таких случаях морские почести. Своё восхищение выразил Петру Николаевичу командующий английскими оккупационными войсками генерал Харрингтон, ставший его другом. Поддерживал Белого Главнокомандующего и верховный комиссар США адмирал Бристоль. 15-го октября 1921-го года итальянский фрегат «Адрия» протаранил яхту «Лукулл» ровно посередине, где была каюта Врангеля. Однако, покушение не удалось, и Пётр Николаевич вновь чудом избежал гибели: буквально за минуту до трагедии барон с женой сошли на берег. Французы не дали Врангелю никакого транспорта, лишив его возможности посещать войска, и генерал оказался в российском посольстве практически в положении арестанта. Между тем, Советы гарантировали амнистию белым в случае возвращения, если приказ об оном отдаст сам Врангель. Французы потребовали отдать такой приказ и пригрозили русскому Главнокомандующему арестом. Когда на другой день, французский представитель, придя за ответом, беседовал с послом, вошёл Врангель и невозмутимо обратился к последнему: - Извините за беспокойство, г-н посол, но я должен показать конвою, где установить пулемёты, - ходят слухи, что определённые зарубежные круги вынашивают заговор против главнокомандующего. С этими словами барон вышел. Разумеется, ни оружия, ни конвоя у него не было, но одного эффекта оказалось достаточно, чтобы французы отказались от своих замыслов. Среди русских войск уже вынашивался план захвата Константинополя, но, по счастью, в это время завершились переговоры генерала Шатилова с руководством Болгарии и Югославии. Эти страны согласились принять у себя Русскую Армию. Оказавшись в изгнании, супруга генерала Врангеля, Ольга Михайловна, посвятила себя заботе о беженцах. Сергей Палеолог вспоминал, что в Константинополе, среди беженцев только и слышно было: «Вы не видели Ольгу Михайловну?..», «Ольга Михайловна поможет… напишет… скажет… сделает…». «Никто не мог с таким искренним участием поговорить с простым казаком, солдатом, офицером, ставшим инвалидом, с безутешными матерями и вдовами, как это делала она», - писал Палеолог. Ольга Михайловна помогала всем, и делала это всегда доброжелательно, без суеты. Её стараниями были организованы два туберкулёзных санатория в Болгарии и Югославии. Добывать средства на них Ольга Михайловна ездила в Америку. Деньги на это путешествие баронессе, которой едва хватало на поездку в Бельгию с детьми 3-м классом, дал Феликс Юсупов. Новый свет она исколесила вдоль и поперёк, выступая с речами на благотворительных приёмах, и американские граждане откликались на её призывы и жертвовали значительные суммы. С целью сплочения армии Врангель организовал Воинский Союз, имевший отделения во многих странах. Члены Союза платили небольшие взносы, которые шли на организационные расходы и в страховой фонд на случай потери работы и болезни. Все усилия Петра Николаевича были направлены на сохранение армии, поддержание духа её. «Русская Армия – это не только последняя горсть защитников Родины, - говорил он, - это не Корниловцы, Марковцы, не гвардейцы – последний батальон Императорской Гвардии; это не Донские, Кубанские, Тёрские казаки. Русская Армия – это всё русское воинство, оставшееся верным знамени, Русская Армия – это всё, что не Совдепия – это Россия… И пока не умерла Армия – она, эта Россия, жива». В среде русской эмиграции генерала Врангеля приняли в штыки. Для либералов из бывшего Временного правительства и им подобных он был кем-то вроде Бонапарта, а вся Белая армия – реакционной силой. Страницы их газет заполняла брань, в конечном итоге, бившая по русским солдатам и офицерам, находившимся на Галлиполи и Лемносе. Не отставали и правые. Для них и сам Врангель, и его сподвижники были выскочками, нахватавшими генеральских чинов не на настоящей войне, а в ходе усобицы. Не устраивал и постулат «армия вне политики». Великий князь Кирилл, провозгласивший себя Императором в изгнании, и его приближённые требовали лояльности к себе от армии. Врангель ответил Великом князю отказом, считая поддержку этого фарса своим авторитетом дурной услугой, как монархистам, так и всей армии, в которой были люди разных взглядов. Этого Кирилл Владимирович и его окружения не забудут и не простят. Впрочем, брань, лившаяся на Главнокомандующего со всех сторон, ничуть не колебала его авторитета в армии. Уже после смерти Врангеля генерал фон Лампе писал: «Русская эмиграция никогда не была «счастливой», да и сам факт пребывания в изгнании исключает всякий вопрос о счастье. Но у белой русской эмиграции при жизни генерала Врангеля был её ДРУГ, её ГЕРОЙ. В генерале Врангеле сама БЕЛАЯ ИДЕЯ нашла своё воплощение, он как бы олицетворял её». Тем не менее, в 1924-м году Врангель, оставаясь Главнокомандующим Русской Армией и Председателем РОВС, передал права Верховного Главнокомандующего Русской Армией в зарубежье дяде убитого Государя, Великому Князю Николаю, имевшему большой авторитет в среде монархистов. Решение это было продиктовано тем, что Николай Николаевич имел обширные связи среди членов французского правительства и высшего генералитета, что должно было способствовать улучшению положения изгнанников, большинство из которых тяготели именно к Франции. Сам Врангель с семьёй поселился в Бельгии, где его тёща на деньги, вырученные от продажи австрийской виллы, приобретённой ещё её мужем, купила небольшой дом. Николай Николаевич, взявший под контроль средства, на которые существовал РОВС, предложил Врангелю выплачивать из них ему пенсию, но тот отказался, не желая получать содержание из взносов членов Союза, при организации которого было решено, что никто из старших командиров не будет получать жалования за его счёт. Окружение Николая Николаевича относилась к Врангелю враждебно. Они видели в нём соперника в борьбе за власть, опасались, что в будущей России, пользующийся огромным доверием и поддержкой генерал займёт слишком значимое место, а потому старались прекратить финансирование войска, политически изолировать барона, затруднить его связи с воинскими организациями. Из-за стеснённости в средствах Врангель не мог уже так часто посещать разбросанные по разным краям соединения своей армии. И всё-таки те редкие встречи, которые удавалось организовать, оставались неизгладимыми в памяти их участников. Кадет Воробьёв вспоминал: «…он стоял перед нами в своей характерной позе, положив руку на рукоять казацкого кинжала. Своим громким, отчётливым голосом, которым он привык обращаться к войскам, он призывал нас к вере и терпению. Сотни юных глаз были прикованы к нему, заворожено следя за выражением его лица и жестами. Сомневаюсь, что стены старой австрийской крепости, где находилось наше училище, когда-либо сотрясало столь громкое «ура!». Кадеты подхватили Врангеля на руки и торжественно понесли его». Армия боготворила своего Главнокомандующего. Чувства, питаемые к нему многими белыми воинами, лучше всех передал поэт Иван Савин в своём очерке «Портрет», посвящённом генералу: «Я долго не мог понять, как я заставил себя не выйти из рядов вперед, не подойти к Вам, не сказать Вам сквозь слезы: - Ваше превосходительство, позвольте сказать Вам, как я счастлив видеть Вас. Есть в Вас, ваше превосходительство, что-то большее, чем глава армии. Есть в Вас, там, за сталью суровых глаз большая, славная нежность и большая любовь. К России ли любовь, к нам ли, всегда готовым умереть за нее, - я не знаю, но, вот, хочется сказать мне Вам что-то очень нужное, очень светлое, такое, чтобы вопреки всем воинским уставам и дисциплинам, все уланы, все драгуны, все гусары, все те, кто окован красным кольцом, понесли бы Вас на руках вперед, за Днепр, к Москве, понесли бы Вас как знамя, туда, где в крови и дыме рождается Россия! Так хотелось выйти из фронта, крепко, до боли крепко пожать Вашу руку, как жмут руку большому, верному, единственному другу. И опять-таки не страх перед наказанием удержал меня – Вы, знаю, поняли бы, Вы, знаю, простили бы – а мысль, что, может быть, как тогда, в Новороссийске, пряча улыбку в глубине прозрачных глаз, Вы скажите: - Вольноопределяющийся, только в красной армии солдаты выходят из строя. Стыдитесь! И стало бы до боли стыдно. (…) - Ваше превосходительство, это ничего. Пусть бьют, пусть расстреливают, мы знаем Вас, мы не поверим. Вы совсем близкий, совсем родной. Ваше превосходительство, если и я, полуубитый, упаду в общую могилу, знайте, что так любить Россию и гибнуть за нее научили меня Вы. Бог спас меня. Видно, вымолила мне жизнь у Господа мать, отдавшая ему четырех сынов. Теперь – мутный квадрат стены, Галлиполи, шнурок и Вы. Не знаю, дойдут ли к Вам эти несвязные строки, этот портрет Ваш – мозаика, сложенная из маленьких, из пестрых кусочков былого. Но вы не скажите, ваше превосходительство : «стыдитесь»! Вы поймете, что крепко храню в памяти эти кусочки, берегу хорошую память о Вас потому, что с Вами связан гордый и чистый год последней святой борьбы с теми, кого да проклянет Господь самым черным проклятием! Знаю – не осудите Вы и поймете, что это, может быть, немножко смешно, но не стыдно, если я сейчас подойду к Вашему портрету – желтому листу из ”Die Woche” и, став во фронт, скажу Вам, вождю моему: - Ваше превосходительство, если России нужна будет моя жизнь, я отдам ее по первому Вашему зову!» В это время начинается знаменитая операция ОГПУ «Трест». Генерал Кутепов, бывший блестящим военачальником, занялся не свойственным себе делом: разведкой. Он добился права вести партизанскую борьбу на территории Советского Союза, организовывать различные диверсии. Врангель был категорически против этого, считая, что террористические акции ни к чему не приведут, а лишь унесут понапрасну жизни их исполнителей. Пётр Николаевич, вообще, выступал против террора и навязывания какого-либо строя силой. «Всё прошлое России говорит за то, что она рано или поздно вернётся к монархическому строю, но не дай Бог, если этот строй будет навязан силой штыков или белым террором… Кропотливая работа проникновения в психологию масс с чистыми, национальными лозунгами может быть выполнена при сознательном отрешении от узкопартийных, а тем более классовых доктрин и наличии искренности в намерениях построить государство так, чтобы построение удовлетворяло народным чаяниям», - считал Врангель. Генерал Кутепов рассуждал иначе. Он легко попал на удочку агента ОГПУ Якушева, тонко игравшем на его самолюбии, и в течение нескольких лет был фактически марионеткой в руках этой организации. В отличие от Кутепова Пётр Николаевич сразу раскусил большевистского агента. И.А. Ильин писал: «Ясновидящая интуиция присуща только гениальным людям (так, только П.Н. Врангель с первого же взгляда определил Фёдорова-Якушева, как провокатора и запретил с ним входить в сношения)». Примечательно, что Врангель ещё в 1923-м году заподозрил в генерале Скоблине, который позже вместе со своей супругой певицей Надеждой Плевицкой организует похищение и убийство Кутепова, агента ГПУ и отстранил его от командования корниловцами. Сам же Кутепов, бывший посажённым отцом на свадьбе Скоблина, будет благоволить к нему до конца, несмотря на предупреждения Петра Николаевича, и после смерти последнего восстановит предателя во главе Корниловского полка. Врангель с горечью видел, что армию всё больше втягивают в политику, а политики погрязли в междоусобных дрязгах, разъедающих эмиграцию, разрушающих Белое дело. В 1924-м году он говорил: «Если Белому делу суждено кончиться, то пусть конец этот будет так же почётен, как весь «белый» крестный путь…» Но Белая борьба продолжалась. Пётр Николаевич так формулировал её: «Белая борьба – это честное возмущение русского человека против наглого насилия над всем для него святым: Верой, Родиной, вековыми устоями государства, семьи. Белая борьба – это доказательство, что для сотен тысяч русских людей честь дороже жизни, смерть лучше рабства. Белая борьба – это обретение цели жизни для тех, кто, потеряв Родину, семью, достояние, не утратил веры в Россию. Белая борьба – это воспитание десятков тысяч юношей – сынов будущей России – в сознании долга перед Родиной. Белая борьба – это спасение Европы от красного ига, искупление предательства Брест-Литовска. Не вычеркнуть из русской истории тёмных страниц Настоящей смуты. Но не вычеркнуть и светлых – Белой борьбы». В первый день 1927-го года Врангель издал новогодний приказ, в котором говорилось: «Ушел еще год. Десятый год русского лихолетия. Россию заменила Триэсерия. Нашей Родиной владеет интернационал. Но национальная Россия жива. Она не умрет, пока продолжается на русской земле борьба с поработителями Родины, пока сохраняется за рубежом готовая помочь в ее борьбе зарубежная Армия... Не обольщаясь привычными возможностями, но не смущаясь горькими испытаниями, помня, что побеждает лишь тот, кто умеет хотеть, дерзать и терпеть, будем выполнять свой долг». Вокруг Врангеля в последние годы его жизни образовался круг самых доверенных его людей: генерал Шатилов, А.И. Гучков, генерал-майор фон Лампе, философ Иван Ильин. Эта глубоко законспирированная организация налаживала связи в политических, экономических и военных кругах разных стран, предпринимала меры для создания в Советской России организации, не имевшей связей с прежними и существующими разведывательными учреждениями белой эмиграции. Деятельность этой структуры прервёт внезапная кончина генерала Врангеля, которую большинство расценили, как убийство. Предположительно, гостивший в доме Петра Николаевича брат его денщика, о котором тот прежде даже не упоминал, прибывший из Советской России, подсыпал яд в еду генералу. Судя по всему, это был туберкулин, вызвавший у абсолютно здорового 49-летнего барона скоротечную чахотку, которая свела его в могилу в считанные недели. Мать Петра Николаевича писала: «Тридцать восемь суток сплошного мученичества!.. Его силы пожирала 40-градустная температура… Он метался, отдавал приказания, порывался встать. Призывал секретаря, делал распоряжения до мельчайших подробностей». Сам генерал говорил приехавшему профессору Алексинскому: «Меня мучает мой мозг. Я не могу отдохнуть от навязчивых ярких мыслей, передо мной непрерывно развертываются картины Крыма, боев, эвакуации... Мозг против моего желания лихорадочно работает, голова все время занята расчетами, вычислениями, составлением диспозиций... Меня страшно утомляет эта работа мозга. Я не могу с этим бороться... Картины войны все время передо мной, и я пишу все время приказы... приказы, приказы!» Уже больной, Врангель продолжал работать. Незадолго до смерти, уже приняв причастие и исповедавшись, он обсуждал с генералом Шатиловым вопросы, касающиеся армии и её содержания. Редактируя свои «Записки», которые готовил к изданию фон Лампе, Пётр Николаевич исключил из неё 1/8 часть текста, распорядившись уничтожить её, где говорилось о Государе и Деникине, оставив, таким образом, лишь факты, не дав волю эмоциям, не пожелав сводить счёты, поднявшись выше этого и показав пример чести, благородства и смирения. Перед кончиной, исповедавшись и причастившись Святых Тайн, Врангель говорил своему духовнику протоиерею Василий Виноградову: «Я готов служить в освобожденной России хотя бы простым солдатом...» 25 апреля 1928 года в девять часов утра генерал тихо скончался. Последними его словами были: «Я слышу колокольный звон, Боже, храни армию!» Смерть Врангеля стала трагедией для большого числа русских людей, для армии. Один офицер написал в предсмертной записке: «Для меня его смерть означает конец всего, надежды вернуться в Россию больше нет», - и застрелился… Деньги на похороны Главнокомандующего посылали отовсюду – офицеры, солдаты, казаки – Белое воинство. Похоронили П.Н. Врангеля, согласно его завещанию, в русской церкви в Белграде. Его провожало огромное количество людей, присутствовало 363 делегации, было возложено более 200 венков, воздух дрожал от артиллерийского салюта. Митрополит Антоний (Храповицкий) сказал об этой церемонии: «Похоронами, которые пышностью превзошли даже погребение царственных особ, Господь увенчал его славный путь, воздав ему то, чего лишён он был в земной жизни. Его уделом были не триумфы, а тяжкий труд и разочарования, зато его похороны из проводов в последний путь превратились в победный марш». |
