|
Елена Семёнова * *БЕЛЫЙ РЫЦАРЬ* Генерал Пётр Николаевич Врангель
Глава 5.
Врангель принадлежал к числу тех политических деятелей, для которых борьба – естественная стихия. И, чем непреодолимее было препятствие, тем охотнее, радостнее он на него шёл. В нём был «боевой восторг», то, что делало его военным от головы до пяток, до малейшего нерва в мизинце. Н.Н. Чебышев
С нами тот, кто сердцем русский! П.Н. Врангель
С приходом к власти большевиков, которых совсем недавно торжественно встречало Временное правительство, прекрасно зная о подрывной их работе в армии в интересах Германии, в Петербурге началось нечто невообразимое. Солдаты, матросы, бесчисленное количество уголовников занялось «экспроприацией» имущества «буржуев». Грабёж был узаконен новой властью. Деревня перестала поставлять продовольствие, не получая за него ничего взамен, и в городах начался голод. Счета в банках были аннулированы, квартиры подвергались уплотнению (подчас хозяев просто выгоняли на улицу). Чтобы избежать уплотнения, приходилась давать взятки комиссарам. Платить, впрочем, приходилось всем, кто только имел оружие, чтобы им грозить. Начинала приходить в действия машина государственного террора, который разовьётся вскоре в такие масштабы, каких не знал мир за всю историю. Убийство уже стало нормой вещей, к смерти начинали привыкать. Жители столицы были поглощено единственной заботой: поиском пропитания. Паёк был ничтожен, и выдавали его не всем, у «мешочников» покупать запрещалось под угрозой расстрела, а не покупать было невозможно. «Буржуи» продавали вещи, и их скупали новые хозяева жизни, пролетарии и революционные матросы, опьяневшие от вседозволенности. Зверства, имевшие место в те дни, совершали зачастую не по злобе даже, а развлечения ради, со скуки, шутя. А граждане смотрели на грабежи уже с пониманием: не проживёшь теперь иначе-то… Николай Егорович Врангель вспоминал: «…неоднократно и от иностранцев, и от русских приходится слышать вопрос: «Как могло многомиллионное население подпасть под иго ничтожного меньшинства, даже не меньшинства, а горсти негодяев?» Можно ответить кратко: благодаря равнодушию большинства и темноте остальных». Всё, что происходило в то время в Петрограде, барон пережил на собственном опыте. Он распродал картины и предметы искусства, собираемые в течении почти всей жизни. Любопытно, что о качестве вещей покупатели судили по цене. Если дёшево, значит, плохо. Какой-то крестьянин-мешочник купил зеркало высотой в пять аршин. - Ну что, - спросил его Николай Егорович, когда он вновь принёс картофель, - благополучно довезли домой? - Довезти я довёз, да в хату не взошло. Пришлось поставить под навес… По улицам столицы бродили шатающиеся от слабости люди, дети с блуждающими, остекленевшими глазами… Осенью 18-го, после убийства Урицкого террор принял ужасающие размеры. Каждый ночь арестовывали «буржуев» и офицеров, увозили в Кронштадт, где расстреливали или топили, а зачастую подвергали страшным пыткам: кололи глаза, сдирали кожу, закапывали живыми. Некоторые солдаты отказывались убивать: «Довольно – насытились!» Другие лишь входили во вкус… Прислуга барона уехала в деревню, и Николай Егорович с женой вынуждены были сами топить печи, ставить самовар, стоять в бесконечных «хвостах»… Наконец, возникла угроза ареста барона. Комиссары требовали провианта от золотопромышленного общества, которое вкупе с банками сами же большевики уже национализировали. На попытку объяснить, что денег обществу взять неоткуда, был получен ответ: - Финансируйтесь сами. Первая жалоба на саботаж против республики – расстрел. Жалобы получались ежедневно. Медлить было нельзя, и Николай Егорович решился на побег. Из Петербурга эвакуировали раненых и больных немцев, и поездная прислуга согласилась взять барона «зайцем». Баронесса Мария Дмитриевна уехать с мужем отказалась, надеясь перебраться в Крым к сыну. Побег был рискован: поезд патрулировали комиссары, которые вполне могли арестовать беспаспортного пассажира. Лишь в Пскове, занятом немцами, можно было почувствовать себя в безопасности. Там немецкое посольство обещало дать беженцу пропуск через границу. На вокзале миновать кордон красноармейцев помог сотрудник Красного Креста. В Гатчине, где комиссары производили осмотр поезда и проверяли документы, Николай Егорович успешно притворился умирающим, и проверяющие не тронули его. А, вот, в Торошине, на последнем пропускном пункте, барон оказался на волоске от гибели… Солдаты вошли в вагон, когда Николай Егорович собирался завтракать. Умирающим прикинуться было уже поздно. На ближайшей станции барона высадили и повели куда-то. Положение спас санитар. О чём-то переговорив с немецким офицером и комиссаром, он указал на Врангеля: - Вот этот самый. - Стой! – скомандовал комиссар. - Снять очки! – по-немецки крикнул офицер барону. – Вы правы – он! – обратился он к санитару. – Впрочем, я его и без этого по одному росту сейчас же узнал. Ты! Брось притворяться! Ты Карл Мюллер, осуждённый за подлог и бежавший из нашей псковской тюрьмы. Господин комиссар! Я его беру как нашего бежавшего арестанта. Комиссар согласился… Уже в вагоне, когда поезд тронулся ко Пскову, офицер обратился к Николаю Егоровичу: - Вы барон Врангель? - Да. - У вас есть свидетельство от Балтийской комиссии в Петрограде? - Есть. - Вам его придётся предъявить в Пскове для получения права на следование дальше. Вещи ваши вам сейчас принесут. Проводив мужа, Мария Дмитриевна переехала в маленькую квартирку старой приятельницы. В Крым выехать не удалось: вначале отказали в выдаче паспорта, а затем закрыли границы… Письма к сыну, видимо, не доходили, и баронесса оказалась в своеобразном плену. Из Ревеля пришло письмо мужа, в котором тот сообщал, что и оттуда пришлось бежать ему из-за угрозы прихода большевиков. Николай Егорович обещал, что вскоре приедет некий человек, которому нужно довериться. Однако, человек так и не приехал, и писем больше не приходило. Петербург вымирал от голода. Скончалась от истощения квартирная хозяйка Марии Дмитриевны, взятую было прислугу она отпустила из сострадания к чахнувшей день ото дня женщине. Баронесса устроилась на работу нештатной служащий в Музей Александра Третьего, позже – в Аничков дворец под именем девицы Врангель. «И вот начались мои мытарства, - вспоминала Мария Дмитриевна. – В 7 часов утра бежала в чайную за кипятком. Напившись ржаного кофе без сахара, конечно, и без молока, с кусочком ужасного чёрного хлеба, мчалась на службу, в стужу и непогоду, в разных башмаках, без чулок, ноги обматывала тряпкой (…). Питалась я в общественной столовой с рабочими, курьерами, метельщиками, ела тёмню бурду с нечищеной гнилой картофелью, сухую, как камень, воблу или селёдку, иногда табачного вида чечевицу или прежуткую бурду, хлеба 1 фунт в день, ужасного, из опилок, высевок, дуранды и только 15 процентов ржаной муки…» В столовую приходили синие от холода и голода женщины и дети в лохмотьях, с мертвеющими глазами. Дети смотрели в рот и шептали немеющими губами: «Тётенька, тётенька, оставьте ложечку!» - и вылизывали дочиста оставленные тарелки, вырывая их друг у друга… Марии Дмитриевне пришлось таскать самой дрова, выливать помои, нести повинность – дежурить по ночам у дома. В одну из ночей в квартире баронессы прошёл обыск. Всё, что оставалось приличного из вещей, экспроприировали. Квартиру, между тем, уплотнили. В ней поселись два еврея, еврейка, бывшая горничная одой из знакомых Марии Дмитриевны, и красноармеец. Горничная, прежде получавшая от баронессы на чай, теперь демонстрировала ей своё презрение. Вся весёлая компания разместилась в лучших комнатах, а баронессе досталась самая крохотная. Евреи топили у себя дважды в день, на столе у них не переводились жареные гуси и баранина, от запаха коих Марии Дмитриевне делалось дурно. Всё «общество» третировало её. Однажды, когда от мороза лопнули водопроводные трубы, пришлось ходить за водой в соседний дом. Еврей принёс для еврейки, красноармеец – для горничной, Марии Дмитриевне пришлось идти самой. Когда, изнемогшая, едва удерживая слёзы, она пришла с ведром в квартиру, вся компания, пировавшая за столом, покатилась со смеху, а горничная крикнула: - Что, бывшая барынька, тяжеленько? Ничего, потрудитесь, много на нашей шее-то понаездились! Стоял 1920-й год. Город запестрел плакатами: «Все на Врангеля!», карикатурами и угрозами в адрес белого главкома. Мария Дмитриевна под именем вдовы архитектора Воронелли перебралась в общежитие. Вскоре к ней явилась девица-финка, с письмом от эмигрировавшей знакомой баронессы, которая писала: «Ваш муж жив. Буду счастлива видеть вас у себя, умоляю, воспользуйтесь случаем, доверьтесь подателю записки полнее. О подробностях не беспокойтесь, всё устроено». Бежать предстояло через Финский залив, ночью, на маленькой рыбацкой лодке контрабандистов. Мария Дмитриевна приходила в ужас от мысли, что она, мать Главнокомандующего Белой Армии, может попасть в руки большевиков в такой компании. К смерти она была готова, но бросить тень на имя сына - никогда. Погода выдалась штормовая, мачта была сломана, плыли много часов. Баронесса вымокла насквозь и, оказавшись на берегу, некоторое время не могла шевельнуться. Финны приняли беженку с распростёртыми объятьями. Так кончился плен Марии Дмитриевны Врангель. Многим повезло меньше. В 1917-м году население Петербурга составляло 2440000 человек, в 1920 – всего 705000… Массовый террор, голод и эпидемии опустошили город. Среди погибших оказалась большая часть родственников Врангелей: невестка Марии Дмитриевны, Ш. Врангель, племянница М. Вогак, М.Н. Аничкова, А.П. Арапова, дочь Н.Н.Пушкиной, княгиня Голицина, барон Притвиц; генерал Пантелеев с женой умерли от голода и болезней, отравились всей семьёй бароны Нолькен, расстреляны полковники Арапов и Аничков, сыновья адмирала Чихачёва и племянники Николая Егоровича: князь Ширвинский-Шахматов, Скалон, Бибиков, Врангели, - старуха-тётка живой была закопана в землю… И это далеко не полный список. Выжить удалось лишь немногим… Однажды, ещё в Петербурге, Николай Егорович встретил слугу своего знакомого, скончавшегося в Москве, и спросил: - Что случилось с твоим барином? - Ничего особенного. Только расстреляли. Полностью была уничтожена семья покойного брата Николая Егоровича, Михаила. Сыновья – расстреляны, жена – умерла от истощения. Особенно страшна была участь Г.М.Врангеля. Его убили в собственной доме, над трупом долго глумились: раздели донага, топтали ногами, выкололи глаза, швыряли по комнатам, плевали… Затем потребовали привести малолетних детей. Их у извергов вымолил староста… Жена убитого с детьми и няней перебралась в Петербург, однако, там в какой-то переделке потеряла их и вынуждена была уехать из России одна. Семь лет детей растила няня, выдавая их за своих, а, когда узнала, что за границей живут другие Врангели, переправила воспитанников к ним. В Литве они воссоединились с матерью и перебрались в Брюссель, где им помог устроиться П.Н. Врангель… Надо сказать, что сам Пётр Николаевич чудом избежал расправы во время массовых расстрелов офицеров в Ялте. Захватившие в Севастополе власть большевики, развернули настоящую охоту за представителями прежних властей. Однажды Врангель услышал, как садовник оскорбляет его жену, и, схватив его за шиворот, вышвырнул вон. Тот тотчас донёс, куда следует, и в ту же ночь в дом ворвались красные матросы и под дулом револьвера вытащили барона прямо из постели. Садовник убеждал расстрелять генерала, как врага трудового народа. Врангеля и его шурина связали и посадили в автомобиль. Когда он уже трогался, выбежала супруга Петра Николаевича и, вцепившись в дверцу, потребовала, чтобы взяли и её. Генерал умолял жену остаться, но она была непреклонна. Это, вообще, была отличительная черта Ольги Михайловны: во всём и всегда следовать за мужем, никогда не вмешиваясь при этом в его дела. В Мировую Войну она была сестрой милосердия. В Гражданскую - в этом же качестве сопровождала мужа. Однако, позже от работы в полевом лазарете пришлось отказаться. В одну из ночей на лазарет напали красные. Большинство медсестёр имели с собой ампулы с ядом, чтобы принять его в случае необходимости и тем самым избежать пыток и насилия. По счастью, сам Врангель со своим штабом был недалеко и, узнав о нападении, тотчас поспешил на выручку. Произошёл краткий бой, во время которого Пётр Николаевич отыскал жену и по-французски, чтобы не поняли казаки, дал понять, что у него и без того хватает дел, чтобы ещё волноваться о жене. Речь мужа на французском среди творящегося кругом показалась Ольге Михайловне комической, и она рассмеялась. Взбешённый Врангель ускакал. Тем не менее, после этого случая баронесса больше в лазарете не работала. Тогда, в Ялте, Ольга Михайловна решила, во что бы то ни стало, ехать с мужем: погибать – так вместе. «Пусть едет, тем хуже для неё!» - решили матросы. Вот, что пишет об этом страшном эпизоде сын Врангеля, Алексей Петрович: «Их привезли в гавань, наводнённую жаждущими расправы толпами. Автомобиль подъехал к стоящему у причала кораблю. Когда они вышли, их глазам предстало ужасное зрелище: вокруг лежали расчленённые тела. Опьянённая видом крови толпа матросов и оборванцев вопила: «Кровопийцы! В воду их!» Некоторых, как выяснилось, столкнули в воду с волнолома, привязав к ногам груз…» - Здесь ты мне помочь не можешь, - убеждал Врангель жену. – А там ты можешь найти свидетелей и привести их, чтобы удостоверили моё неучастие в борьбе, - и, протянув ей часы, добавил: - Возьми это с собой, спрячь. Ты знаешь, как я ими дорожу, а здесь их могут отобрать… Ольга Михайловна решилась, но вернулась через несколько минут, увидив как толпа четвертовала офицера. - Я поняла, - сказала она, - всё кончено. Я остаюсь с тобой. Узников, среди которых оказались представители самых разных слоёв населения, были размещены в погружённом во мрак здании таможни. Врангель страдал от сердечных спазмов, вызванных старой контузией, не долеченной в своё время. Шурину он говорил: - Когда они поведут нас на расстрел, мы не будем вести себя как бараны, которых гонят на убой; постараемся отнять винтовку у одного из них и будем отстреливаться, пока не погибнем сами. По крайней мере, умрём сражаясь! Между тем, тёща Врангеля собрала делегацию соседей, чтобы с их помощью попытаться освободить родных. По счастью, её прачка имела близкие отношения с матросом, председателем революционного трибунала. Решительная женщина направилась к нему и потребовала освободить арестованных, угрожая в противном случае положить конец его отношениям с прачкой. Прошли сутки, и, наконец, в тюрьму пришёл упомянутый матрос и ещё несколько человек. - За что вас арестовали? – обратился он к Врангелю. - Видно, за то, что я русский генерал, другой вины за собой не знаю. - Почему же вы не носите мундир, в котором красовались вчера? – матрос повернулся к баронессе: - А вас за что? - Я не арестована, я здесь по собственной воле. - Тогда почему же вы здесь? - Я люблю своего мужа и хочу остаться с ним до конца. - Не каждый день встречаются такие женщины! Вы обязаны своей жизнью вашей жене – вы свободны! – театрально объявил матрос. Узников, впрочем, продержали до утра. Ночью большинство арестованных были расстреляны. Их тела сбрасывали в воду, и позже, после занятия Крыма немцами, трупы были обнаружены, стоящими на дне из-за привязанных к ногам грузов. «Лесом трупов» назвала это Н.П. Базилевская, дочь Врангеля в недавнем интервью одной из российских газет. Последующие дни супруги Врангели скрывались в горах у татар, враждебно относящихся к красным. Вскоре в город вошли немцы, и Врангель отбыл на Украину, которая так же была оккупирована. В Киеве тогда было образовано гетманство, а гетманом стал бывший сослуживец и давний знакомец Врангеля, генерал Скоропадский. Хорошо зная все положительные и отрицательные его качества, Пётр Николаевич сомневался, что Скоропадский сможет справиться с выпавшей на его долю непомерно трудной задачей, между тем, Киев стал единственным крепким островком среди всеобщей анархии. «Он мог бы, вероятно, явиться первой точкой приложения созидательных сил страны, и в этом мне хотелось убедиться» - вспоминал Врангель. В Киеве разыгрывалась карта самостийности «щирой Украины», что Врангелю не понравилось сразу. Скоропадский предложил старому другу занять пост своего начальника штаба. Однако, Пётр Николаевич отказался: - Не будучи ничем связанным с Украиной, совершенно не зная местных условий, я для должности начальника штаба не гожусь. Но Скоропадский всё-таки продолжал надеяться на согласие барона помочь ему. На очередное предложение Врангель ответил: - Я думаю, что мог бы быть наиболее полезен в качестве военачальника, хотя бы при создании крупной конницы. К сожалению, насколько я успел ознакомиться с делом, я сильно сомневаюсь, чтобы немцы дали тебе эту возможность. Но это другой вопрос. Я готов взять любую посильную работу, быть хотя бы околоточным, если это может быть полезным России. Я знаю, что в твоём положении истинные намерения приходится, может быть, скрывать; но не скрою от тебя, что многое из того, что делается здесь, мне непонятно и меня смущает. Веришь ли ты сам в возможность создать самостоятельную Украину, или мыслишь ты Украину лишь как первый слог слова «Россия»? - Украина имеет все данные для образования самостоятельного и независимого государства. Стремление к самостийности давно живёт в украинском народе, много лет подпитывала его Австрия и достигла в том значительных результатов! Между прочим, земли Австрии есть исконно славянские земли. Объединение их с украинскими и образование независимой Украины, пожалуй, моя главная жизненная задача! Для меня ещё большой вопрос, куда мне ориентироваться: на Восток или на Запад… После этого разговора Врангель окончательно убедился, что в Киеве дела для него нет, и решил отправиться в Минскую губернию, чтобы проверить своё тамошнее имение. Между тем, в Киев съезжались офицеры со всей России. Среди них много было знакомых Врангеля. Чудовищную историю поведал генералу брат бывшего офицера его полка, сотника Велесова. Попав в руки большевиков, последний был жестоко изувечен: перебиты руки и ноги, содрана кожа с черепа… Чудом он остался жив, но лишился руки и передвигался лишь с помощью костылей. Врангель немедля отправился навестить сотника. Вместе с Ольгой Михайловной они устроили Велесова в лучший госпиталь под попечительство отличного хирурга, профессора Дитерихса. Позже, когда Врангель будет бить большевиков на Кубани, Велесов разыщет его, чтобы получить благословение барона, прежде чем жениться на медсестре, с которой познакомился в госпитале… Встретил Пётр Николаевич и генерала Одинцова, столь постыдно поведшего себя в корниловские дни, а теперь перешедшего на сторону красных. - Здравствуй, я бесконечно рад тебя видеть. А мне говорили, что ты погиб! – как ни в чём не бывало, заговорил предатель. - Очень благодарен за твои заботы, - сухо отозвался барон, не подавая гостю руки. – У меня их касательно тебя не было. Я знал из газет, что ты не только жив, но и делаешь блестящую карьеру… - Я вправе, как всякий человек, требовать, чтобы мне дали оправдаться! – перебил Одинцов. – Мне всё равно, что обо мне говорят все, но я хочу, чтобы те, кого я уважаю и люблю, знали истину. Гораздо легче пожертвовать жизнью, чем честью, но и на эту жертву я готов ради любви к Родине. - И в чём же эта жертва? – блеснул стальными глазами Врангель. - Как в чём? Да в том, что с моими убеждениями я служу у большевиков. Я был и остался монархистом. Таких, как я, сейчас у большевиков много. По нашему убеждению, исход один – от анархии прямо к монархии… - И вы находите возможным работать заодно с германским шпионом Троцким. Я полагаю, то, что он германский шпион, для вас не может быть сомнением. - Да и не он один, таких среди советских комиссаров несколько. Но в политике не может быть сентиментальностей, и цель оправдывает средства. - Это всё, что ты хотел мне сказать? – Врангель распахнул перед Одинцовым дверь. – В таком случае, я полагаю, всякие дальнейшие наши разговоры излишни. Побывав в Белоруссии, также занятой немцами, Пётр Николаевич вернулся в Киев. Здесь он встретился с генералом Драгомировым, который собирался ехать на Дон по приглашению генерала Алексеева, объединявшего все противобольшевистские силы. Врангель решил забрать семью из Крыма и ехать вслед за Драгомировым в Екатеринодар. Ещё до знаменитого Ледяного похода Л.Г. Корнилов пытался разыскать Петра Николаевича, но среди всеобщего хаоса сделать это не удалось. После гибели славного генерала командование Белой армии, носящей теперь имя Добровольческой, перешло в руки А.И. Деникина. Врангель практически не был знаком с ним прежде: лишь несколько раз встречал во время Русско-японской войны в корпусе Ранненкампфа и в Мировую, в Могилёве. Деникин при встрече с прибывшим бароном тотчас вспомнил давнее знакомство в Манчжурии, сказал, что неоднократно слышал о нём от Корнилова. - Ну, как же мы вас используем, - задумчиво произнёс Деникин. – Не знаю, что вам и предложить, войск ведь у нас немного… - Как вам известно, ваше превосходительство, я в 1917 году командовал кавалерийским корпусом, но ещё в 14-м я был эскадронным командиром и с той поры не настолько устарел, чтобы вновь не стать во главе эскадрона. - Ну, уж и эскадрона… Бригадиром согласны? - Слушаю, ваше превосходительство! - Ну, так зайдите к Ивану Павловичу, он вам всё расскажет… Иван Павлович Романовский, начальник штаба Деникина, предложил Врангелю стать временно командующим 1-й конной дивизии, начальник коей, генерал Эрдели отбыл в командировку в Грузию. Так началась служба П.Н. Врангеля в рядах Белой армии…
Глава 6.
Благодаря личному обаянию, благородству стремлений, безупречной репутации и нескончаемой энергии он заслужил восхищение армии и простых людей от Каспия до Украины. Военные успехи он подкрепил демократическим, но твёрдым гражданским правлением, в котором проявил то же стремление к реформам и заботу о простых людях… «Дейли телераф»
Дивизия, которой предстояло командовать Врангелю, действовала в районе Майкопа. Вот, что пишет о ней сын барона, Алексей Петрович: «В дивизии было шесть кавалерийских полков, три артиллерийские батареи и небольшой отряд пехоты, - всего около 1200 человек. Медицинский персонал насчитывал одного врача и двух медсестёр; лекарств было мало, бинтов не было вовсе. Средства связи состояли из одной радиостанции, полевых телефонов не было. Позднее Врангель обзавёлся автомобилем и в нём колесил от полка к полку, часто под обстрелом, не единожды оказываясь на волосок от гибели. Дневная норма боеприпасов составляла 1200 патронов на 1200 бойцов. Батареи получали в день один-два снаряда. Силы красных, согласно данным разведки, насчитывали от 12 до 15 тысяч человек, 20-30 орудий и неограниченное количество боеприпасов…» Едва прибыв в дивизию, Пётр Николаевич отправился осматривать войска, находящиеся на боевых позициях. Поручик де Корвей, служивший в одной из батарей, писал: «Подъехала группа всадников. Молодой, высокий и худощавый генерал в мундире цвета хаки соскочил с коня и поднялся наверх – это был генерал Врангель. Мы встали, над головой свистели пули. «Вольно, господа», - сказал он и заговорил с командиром батареи. Нас поразила его выправка и лоск гвардейского офицера…» Поручик артиллерии Мамонтов вспоминал: «Вначале казаки были недовольны назначением Врангеля: «Снова армейский, будто у нас мало своих офицеров». (…) Но вскоре их отношение к нему переменилось. Каждый день Врангель объезжал полки и эскадроны. Казаки только качали головами: «Где это видано, чтобы генерал, командир дивизии сам производил разведку». Первая атака Врангеля захлебнулась из-за громадного превосходства сил противника. Такого сильного огня генерал не видел даже в Мировую войну. Казаки начали отступать. Пётр Николаевич вскочил в седло и, выхватив саблю, помчался им наперерез под градом пуль. Однако, лишь небольшая группа казаков последовала за генералом… Бой казался проигранным, но уже ночью разведка донесла, что красные готовятся к отступлению и взрывают мосты. Теперь необходимо было преследовать противника, чтобы не дать ему прийти в себя. Была освобождена станица Михайловка. Красные отступали стремительно, ведя бои с авангардом белых. На автомобиле Пётр Николаевич отправился к месту сражения. На кургане расположился штаб полковника Топоркова и артиллерийский полк. Бой был в самом разгаре. Внезапно раздался крик: «Конница!» Это приближались отступающие белые эскадроны, преследуемые конницей противника. Несколько мгновений, и на позициях уже шла рукопашная схватка. Врангель бросился к своему автомобилю, но тот увяз в грязи, а шофёр с механиком сбежали. Подскакавший офицер крикнул: - Ваше превосходительство, возьмите мою лошадь! - Я ни за что не возьму вашей лошади. Скачите в станицу, зовите на помощь 2-ю бригаду и мой конвой, заодно захватите мою лошадь! Офицер ускакал, а Врангель увидел что его преследую трое всадников. Они догнали бежавшего за генералом казака, Пётр Николаевич схватился за револьвер, но его не было: накануне он подарил его черкесскому старейшине, преподнёсшему ему кинжал… В этот момент показалась санитарная повозка. Барон догнал её и вскочил в сей экипаж. Подкрепление так и не подошло, однако, на преследование противник не решился. Анализ последних неудач привёл Врангеля к выработке новой тактики видения кавалерийских боёв. Прежде казаки атаковали врага «лавой», в рассыпном строю, что не наносило противнику большого урона. Теперь надлежало вернуться к сомкнутому строю, «стремя к стремени». При такой атаке необходимо было действовать быстро и слаженно, успех, во многом, зависел от внезапности. Эта новая тактика стала основой будущих побед конницы Врангеля. Позднее её переймут и большевики. Вообще, кавалерийские сражения, проходившие под руководством Петра Николаевича, уникальны. Сохранись кавалерия дольше, эти бои изучали бы в соответствующих заведениях, как бои Наполеона и других выдающихся военачальников. Но этим сражениям суждено было стать последними крупными кавалерийскими битвами, последними битвами, в которых командующий сам вёл свои войска в бой… С этого момента начинается чреда громких побед генерала Врангеля, вершиной которых станет взятие Царицына. Но об этом позже. По мере продвижения армии и занятия новых пространств, становились известны чудовищные факты большевистского террора. Деникин создал особую комиссию по расследованию их. За период 1918-1919 годов она насчитает миллион семьсот тысяч таких жертв. Расправы были массовыми и принимали зачастую изуверский характер: людей живыми сжигали в топках заводов, поездов, пароходов, четвертовали, сдирали кожу, вдоволь наизмывавшись, топили, сбрасывая с палуб кораблей, травили голодными свиньями, расстреливали подростков, стариков и женщин, глумились над трупами, запрещали родственникам убирать их с улиц под угрозой расстрела, раненых офицеров добивали даже большевистские «сёстры милосердия»… Деникинская комиссия, осмотревшая места массовых захоронений, отметила, что многие трупы были изуродованы до неузнаваемости. Подробно об этих ужасах пишет с своей книге «Красный террор» С.П. Мельгунов. Надо заметить, что Пётр Николаевич всегда со вниманием относился не только к своим подчинённым, о чём мы говорили выше, но и к мирному населению. Ни бессудных расправ, ни грабежа, ни иных безобразий в своих войсках Врангель не допускал, жестоко пресекая их на корню и расстреливая виновных. Белая армия должна была стать избавительницей для задавленных большевиками людей, а не новой напастью. Когда назначенный комендантом Царицына генерал Шинкоренко сформулировал план управления в городе, основываясь на опыте коменданта Кишинёва в Мировую войну, который осуществлял власть с помощью полиции, комендантского часа и принципа: «Запрещено всё, что не дозволено» - Врангель перечеркнул его крест-накрест и сказал: - Неужели вы не понимаете, что мы несём свободу, которой были лишены эти люди! В этом, как и во многом другом, Пётр Николаевич контрастировал с А.И. Деникиным, который, будучи сам человеком вполне порядочным, закрывал глаза на непозволительное поведения старших офицеров, подававших дурной пример своим подчинённым и вносящих в ряды армии недопустимый дух вседозволенности, деморализуя её. Ни для кого не было секретом ни пьянство генералов Боровского и Май-Маевского (последний подчас проводил смотры в нетрезвом виде), ни грабежи партизанского командира Шкуро, ни садизм талантливого, впрочем, генерала Покровского. Жестокость последнего, правда, была вызвана тем, что большевики убили его семью. Надо сказать, что, находясь в подчинении Врангеля, Покровский всё-таки будет вынужден удерживаться от применяемых им обычно крайних мер. Упомянутые генералы, бывая в Ставке устраивали громкие кутежи, на которых вино лилось рекой, а офицеры со стрельбой проносились по главной улице за своими командирами. Подобные разгулы высших чинов способствовали разложению разбухавшего тыла, в который стекались различные спекулянты и люди с тёмными биографиями. Видя всё это, Пётр Николаевич стремился как можно меньше времени проводить в Ставке, удивляясь лояльности к происходящим бесчинствам со стороны Деникина. Антон Иванович Деникин, при многих достоинствах, имел один серьёзный недостаток: он не был рождён лидером, тем более лидером, способным твёрдо держать власть в столь грозное время. Хороший боевой генерал, человек неглупый и честный, он, занимая свой высокий пост, тяготился им, о чём писал жене. Сын крестьянина, дослужившегося до чина майора, и польской мещанки, Деникин медленно и с большим трудом поднимался по служебной лестнице и испытывал некоторую ревность к блестящим гвардейским офицерам из знатных фамилий и впоследствии относился к ним подозрительно. Подозрительность, вообще, была свойственна Антону Ивановичу, и известного рода «доброхоты» умело играли на ней. Человек либерально мыслящий, он не смог выдвинуть привлекательного лозунга для Белой Армии, кроме «Единой и неделимой России», лозунг, который не трогал сердец. - Я боролся за Россию, а не за форму правления! – ответит Антон Иванович на вопрос Черчилля, отчего он не провозгласил монархию. – Такая декларация вызвала бы падение фронта намного раньше. «Единая и неделимая» же вызвала неприятие у многих потенциальных союзников, даже у казаков. Несогласных Деникин, отличавшийся упрямством, счёл предателями… Когда достигнет апогея его конфликт с Кубанской казачьей радой, попавшей под влияние леворадикальной фракции, пожелавшей независимости, Деникин поручит разруливать ситуацию предложившему свои услуги Врангелю, не желавшему применения силы, но тотчас выдаст ордер на арест нескольких депутатов, подписавших союзный договор с кавказским Меджлисом, и потребует предать их суду за измену, поставив Петра Николаевича перед свершившимся фактом и приказав применить силу, что должно было повлечь за собой кровопролитие. Однако, всё обошлось. Врангель лично явился на заседание рады и произнёс длинную речь, в которой обошёл острые политические моменты, но зато подробно рассказал об успехах и положении Кавказской армии, частично состоявшей из кубанцев. Речь была встречена бурными аплодисментами. Четверо левых, выпустивших накануне антиармейские прокламации, были выданы самой радой. Трое из них, по просьбе Врангеля, были помилованы, и лишь один их лидер повешен по приговору трибунала. Конфликт был исчерпан. В отличие от Деникина Пётр Николаевич был прирождённым лидером. Он умел говорить с людьми, умел зажигать их сердца, умел вести за собой. Антон Иванович, погружённый в хозяйственные заботы, редко выезжал на фронт. Многие не знали даже как выглядит Главнокомандующий. Врангеля же постоянно видели на передовой, где он под градом пуль, время от времени разящих находившихся поблизости людей, свистевших прямо у него над ухом, возвышаясь надо всеми, благодаря высокому росту, сохраняя абсолютное спокойствие, шёл вдоль строя, ободряя нужным словом войска, внушая им веру, столь необходимую для победы. На вопрос казакам, какого они полка, те давали ответ: - Мы – Врангеля! Поручик Мамонтов записал в своём дневнике: «…Прибыл генерал Деникин и держал перед нами речь. Выступление было длинным и скучным (…). Сюда бы Врангеля в казачьей форме на горячем коне, который бросил бы всего несколько слов, как в Спицевке, и они зажгли бы сердца казаков. Но перед нами стоял неказистый меланхоличный Деникин и длинно говорил нечто нудное и маловразумительное». После освобождения Северного Кавказа Врангель перевёз семью в станицу Константиновскую, чьим почётным гражданином он стал вместе с Ольгой Михайловной, простота и умение естественно держаться которой располагали к ней людей и, по воспоминаниям атамана Кубанского казачьего войска А. Филимонова, «принесли ей популярность не меньшую, чем у её мужа». Старший сын генерала, десятилетний Пётр, играл со своими сверстниками, детьми казаков, и ничем от них не отличался. Однажды в одной из станиц Пётр Николаевич встретил нескольких мальчиков с ружьями. - Что вы делаете, ребята? – окликнул их барон. - Стреляем в красных. Их много в плавнях прячется, я вчера семерых подстрелил… - гордо отозвался мальчуган лет 10-12. Позже, вспоминая этот эпизод, Врангель скажет, что никогда за время Гражданской войны «не испытывал такого ужаса от происходящего». Между тем, в рядах обеих противостоящих армий начал свирепствовать тиф. Эпидемия развивалась с чудовищной скоростью. Станции были сплошь забиты составами, переполненными умершими и умирающими, лежавшими вперемешку без врачебной помощи, так как врачи заболевали также, а иные бежали. Вскоре тиф подкосил и Петра Николаевича. На пятнадцатый день болезни врачи отчаялись спасти его и признали положение безнадёжным. Ольга Михайловна пригласила священника, чтобы исповедать и причастить умирающего. Во время исповеди Врангель, пребывавший до того момента в беспамятстве, неожиданно пришёл в себя и в полном сознании приобщился Святых Тайн. В дом доставили местную Чудотворную икону Божией Матери. Спустя два дня кризис миновал, и генерал стал медленно поправляться. Деникин прислал ему сердечное письмо и приказал покрыть расходы на лечение Петра Николаевича из казённых средств. На лечение Врангеля ушло несколько месяцев, за время коих известному не только отвагой, но и отзывчивостью барону стремились помочь буквально все. Врачи и различные поставщики отказались от вознаграждения за свои услуги. Неизвестные присылали вино и фрукты, справлялись о здоровье барона. Ряд освобождённых им станиц избрали его почётным казаком, а Кубанская Чрезвычайная краевая рада наградила учреждённым недавно крестом Спасения Кубани 1-й степени… В очередной раз Пётр Николаевич чудом избежал смерти. Впереди его ждали самые крупные и блестящие военные операции за всё время Гражданской войны: форсирование Маныча и освобождение Царицына. Но, прежде чем перейти к ним, нам хотелось бы остановиться на плеяде блестящих русских генералов, зачастую начавших Гражданскую войну в чинах подъесаулов и есаулов, коих умел выделять Врангель, верных последователей его, чьим военным талантом были, во многом, обусловлены его победы. Шатилов Павел Николаевич (1881 – 1962) – генерал от кавалерии. Ещё в разгар освобождения Северного Кавказа, после освобождения от большевиков Святого Креста (ныне печально известный город Будённовск) Пётр Николаевич отыскал и пригласил служить у себя своего старого друга генерала П.Н. Шатилова. - Я знаю тебя больше, чем ты думаешь, - сказал ему Врангель. – Как ты воевал на Кавказе и во время революции, мне известно от людей, видевших тебя в деле. Я бы не стал приглашать тебя и не дал бы тебе такой важной должности только по старой дружбе… Шатилов был назначен командиром 1-й кавалерийской дивизии, которой ещё недавно командовал сам Пётр Николаевич. Позже он станет начальником штаба Врангеля и самым ближайшим его соратником. После смерти барона Павел Николаевич, следовавший за ним в течение всех этих грозных лет, напишет о нём воспоминания. Бабиев Николай Гаврилович (1887-1920) – генерал-лейтенант. Выпускник Бакинской гимназии, Николаевского кавалерийского училища. Портрет этого отважного генерала даёт в своей книге Алексей Петрович Врангель: «Красавец мужчина, храбрец и добряк по натуре, он закончил Мировую войну капитаном (есаулом) и был награждён Георгиевским крестом. В самом начале Гражданской войны этот есаул, безоружный, возвращался домой и был остановлен красноармейским патрулём, приказавшим ему слезть с коня. Он наклонился и попытался выхватить у солдата винтовку; прогремел выстрел, пуля пробила его правую руку. (…) Потеря правой руки не сломила его, он научился владеть саблей левой рукой, держа поводья зубами. Его искусство наездника поражало даже казаков. (…) …его стремительные марши и молниеносные атаки были вполне в духе Врангеля…» Всего генерал Бабиев имел 19 ранений. Его гибель в бою в Таврии впоследствии ускорит крах Врангелевского Крыма. Улагай Сергей Георгиевич (1875 – 1947) – генерал-лейтенант. Окончил Воронежский кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище. О нём читаем также у Алексея Петровича Врангеля: «Храбрый, прирождённый кавалерист, он являлся для Врангеля тем же, кем Мюрат для Наполеона. (…) Его настроение (возможно, из-за перенесённого ранения) испытывало перепады от эмоционального подъёма до полного уныния. Любимый солдатами и офицерами, он являл собой образ средневекового рыцаря со всеми его достоинствами и недостатками». Топорков Сергей Михайлович (1880 – 1931) – генерал-лейтенант. Участник Мировой и Гражданских войн, окончив последнюю командиром сводного корпуса в Крыму. Умер в Белграде. Характеристика А.П. Врангеля: «Держался он просто, ел и спал вместе со своими казаками и пользовался у них большим авторитетом. Он выполнял сложные задания даже ценой больших потерь, всегда впереди своих казаков, действуя на пределе человеческих возможностей». Беляев Иван Тимофеевич (1883-1957) – генерал-майор. Выпускник 2-го Санкт-Петербургского кадетского корпуса, Михайловского артиллерийского училища. Георгиевский кавалер в Мировую войну. Карьера его началась фактически в Гражданскую войну, и генерал Врангель немало способствовал тому, ещё в первом своём бою под Михайловкой отметивший способного артиллерийского офицера. После ухода белых их России, Беляев поступил на военную службу в Парагвае. Проявив незаурядные способности во время войны с Боливией, он занял высокий пост в этой стране. После принял горячее участие в судьбе индейцев, к коим «белые люди» относились, как к скоту. Русский генерал добился выделения средств для помощи индейцам, и те стали считать его своим покровителем, создали вокруг его дома настоящее поселение, приходили отовсюду за советом и помощью. Беляев добился предоставления индейцам парагвайского гражданства. По смерти генерала правительство установило мемориал в его честь, и благодарные индейцы приносят к нему цветы и фрукты… Ещё одним наиболее близким к Петру Николаевичу человеком был генерал Алексей Александрович фон Лампе. С мая 19-го года он служил начальником оперативного отдела штаба Кавказской армии, возглавляемой Врангелем. Позже по его указанию он занимался делами беженцев, работал в военных представительствах в Дании и Германии, был военным представителем Врангеля в Венгрии, а затем в Берлине. Именно он собрал множество материалов по истории Белого Движения и наладил публикацию их. В Берлине им было издано 7 томов сборника «Белое дело», два из которых составляли впервые опубликованные «Записки» генерала Врангеля, в редакции которых Алексей Александрович принял живейшее участие. С февраля 1957 и до своей кончины в 1967 генерал фон Лампе возглавлял созданный Врангелем РОВС. Отличительной чертой Врангеля было умение отличать способных людей и, несмотря на вспыльчивый от природы характер, выслушивать чужое мнение и уважать его, даже если исходило оно от младшего по званию. Генерал Шатилов вспоминал: «Когда выпадало свободное время, он бывал разговорчивым и во время беседы пытался «прощупать» своего собеседника. Привычка постоянно переспрашивать создавала впечатление, что он не расслышал; таким путём он вынуждал собеседника раскрываться. Он уважал чужое мнение и не упорствовал, если был неправ». Деникин же, напротив, привык стоять на своём, даже если это было ошибочным, и имел склонность видеть во всяком несогласии интриги против себя. Подозрительность, а подчас и мелочность Главнокомандующего позже сыграет роковую роль в его конфликте с генералом Врангелем. В то время, как Пётр Николаевич поправлялся после тяжёлой болезни, события на Маныческом фронте (подле реки Маныч) развивались по весьма опасному сценарию: красные вышли в тыл белым, угрожая Ростову и пытаясь разделить Белую армию надвое. Врангель был срочно вызван в Главный штаб, где генерал Романовский предложил ему возглавить спешно созданную войсковую группировку и заново создать её штаб. Пётр Николаевич отказался, заявив, что разношёрстное войско и неизвестно из кого составленный штаб крупной операции провести не могут. Он настаивал, чтобы ударную группировку составляла кавалерия его соединений, а управлял ей постоянный штаб. - Ваш отказ означает, что командующий берёт руководство Маныческой операцией в свои руки, - сказал Романовский. - Это лучший вариант. Командующий может делать, что захочет, а я – что позволено, - ответил Врангель. Деникин взял командование на себя, но результатов это не дало. Белым не удавалось форсировать реку, и войска несли большие потери. Антон Иванович был вынужден вызвать ещё не оправившегося от болезни Врангеля и предложить ему возглавить операцию. Пётр Николаевич согласился. Первым делом он объехал передовую, разговаривая с солдатами и ободряя их (при этом один из сопровождавших его адъютантов был убит, другой – ранен). После, собрав командиров соединений, Врангель изложил им свой план действий: из разобранных изгородей, окружавших казачьи дома, сделать гать, и по ней переправить на противоположный берег артиллерию. Рискованное предприятие увенчалось успехом. Битва на Маныче, достойная стать в один ряд с величайшими сражениями прошлого, продолжалась несколько дней. Генерал Улагай наголову разгромил кавалерийский корпус красного командира Думенко. Полки белых несли тяжёлые потери. Был момент, когда возникла угроза отступления на одном из направлений, и тогда Врангель отдал приказ своему конвою на месте расстреливать дезертиров и паникёров. С железной решимостью вёл он свои войска на штурм, лично объезжая полки и подавая пример мужества и воли к победе, и уверенности в ней. Красные были разбиты. Было захвачено много пленных. Но большие потери понесла и Белая армия. Особенно, значительны были они среди командиров, кои, следуя примеру Врангеля, сами вели свои соединения в бой, идя впереди их… - В этой войне я никогда не видел такого интенсивного артиллерийского огня, - заметил Деникин, наблюдавший за атакой с другого берега. Итогом операции стало освобождение станицы Великокняжеской, крупного населённого пункта. Прибыв в город, Антон Иванович увидел пятерых повешенных казаков. Деникин вопросительно взглянул на Врангеля. - Были пойманы с поличным за грабежом! – ответил барон. Деникин молча отвернулся. Вскоре Врангель получил приказ взять Царицын. Этот город большевики именовали Красным Верденом. Его оборону организовывали И.В. Сталин и К.Е. Ворошилов, туда же была стянуты конницы Будённого и Жлобы. Поразительно, что именно этот город, где будущий «отец всех народов» потерпит сокрушительное поражение, будет носить его имя – Сталинград… На вопрос, сколько ему потребуется время для взятия красной крепости, Пётр Николаевич ответил: - Три недели, - но прибавил, что взятие города штурмом возможно лишь при необходимом количестве пехоты и артиллерии. - Конечно, конечно, всё, что возможно, вам пошлём, - пообещал Деникин. Однако, обещание это не было исполнено в полной мере. Случилось это оттого, что в то же время Добровольческая армия успешно развивала наступление на Харьковском направлении, кое Деникин считал главным. Именно туда отправлялось «всё, что возможно», а к нуждам Кавказской армии Врангеля командование относилось без должного внимания. Именно с этого времени начинает разрастаться трещина в отношениях двух белых генералов.
|
